- Обыкновенная советская семья, говорите? - Хозяин прищурился, помолчал. - Да... Рассказать вам, что ли, байку? Из жизни некоего N - одинокого, ушедшего в себя упыря? Байка - пятнадцатилетней давности, свежесть утратила маленько. Рассказать? Ну что ж. Не отличаюсь я особой откровенностью - желанием, знаете, исповедоваться первому встречному... есть у нашего народа такой грешок... Еще Горький писал... Ну да ладно: язык чешется. Показать вам, умникам, что в действительности все не так, как на самом деле? Ну так слушайте.
- Тогда был май - знаете, первые настоящие, буйные дни. Все прет отовсюду, цветет, пахнет, кружит голову. Помню еще - тоска, острая, терпкая такая: все - парами, под ручку, а мне - вроде и нельзя, вроде бы и не с кем разделить весну. Я был дядя порядочный уже, но...
Рассказчик вздохнул.
- В общем - ладно: не важно, что там да почему - до нашей эры... И - еду я в автобусе. Сзади, на боковой лавке. Камчатка.
День, хорошо помню, будний был. Вторник, собственно. У меня - выходной: брожу по городу, как лунатик, а люди - пашут, трудятся... но все равно: лица свежие у всех, весенние. Праздник чувствуется: в воздухе, во взглядах... Дождь еще тогда прошел такой - теплый, парной...
И - напротив меня сели трое. Товарищ в галстуке, интеллигентный такой, и две девушки. Они со мной садились все, на той же остановке, что и я. Вечер, с работы уже поразъезжались все, людей немного.
А я, от тоски, от желания, знаете, выскочить из шкуры, поделиться с какой-то, неизвестной еще душой всем этим - ароматом, воздухом, зеленью - присматриваюсь к людям. Как-то заискивающе даже: дружи со мной, посмотри на меня! Особенно к девушкам, разумеется.
И вот эти показались мне вначале одного возраста. Одна - строгая, красивая такая, интеллектуалка - без очков, но их очень не хватало ей... И вторая - высокая, ростом с меня, худышка, с черными-черными глазищами, большими, как черешни. Лицо дышит-меняется каждую секунду, щеки розовые... Видно, что - пьяная от воздуха, от всего. Жесты порывистые: будто хочет сорваться и полететь. И - несколько раз мы пересеклись взглядами. Я вообще - бессовестный человек в этом отношении: разглядываю людей, не стесняясь. А чего стесняться? Если спросят - отвечаю. Она не спрашивала, но поняла, видно, что я ее разглядываю. И в автобусе - нет-нет, да и проверит: смотрю я или нет?
А взгляд у нее открытый, без вот этой пелены - "не трогай меня!", как у многих. Открытый-открытый, и - сильный. Чувствуется, как ток. Выдержать его непросто: сразу распахивает все заслонки души, как не прикрывай их. Такому взгляду не соврешь.
Мы не говорили. Ехать далеко; едем - сижу, разглядываю их. А там покамест - оживленная беседа: первая девушка, у которой тень очков на глазах, все излагала что-то умное. Уверенно, обаятельно так, и красиво, без запинки. Он отвечал ей, - вроде бы спорили. А вторая, глазастая, молчала, но лицом, взглядом - участвовала в беседе, да так бурно, что казалось: ее только слышно и видно. Не уверен, понимала ли она то, о чем говорили, - но сопереживала, и хотела понять, и пребывала во всем этом - так, что даже ушки разгорелись. Я такого еще не видел.
Время от времени она порывалась что-то вставить - пылко, торопливо; голосок у нее неожиданно густой оказался, бархатный - и видно было, что густота его в новинку для нее, не привыкла она к ней. На нее не слишком обращали внимание, и она умолкала. Наконец, потеряв надежду, она принялась ласкаться к умной девушке. Оглянулась - есть ли кого стесняться, - зыркнула на меня, придержала взгляд на мгновение - дескать, если подсмотришь, сам виноват - и обвила ей шею, прижалась, целует, гладит ей волосы...
Я такой ласковости не видел никогда. Вернее, видел, но только у детей. У совсем крошек - когда еще нет нет барьера "свой-чужой". Нежно-нежно целует ее и там, и здесь, и взгляд дымкой такой подернулся, - а все же нет-нет, да и косится на меня. Я смотрю - и не думаю отворачиваться.
А те двое все дискутируют. Умная девушка, не меняя тона, бросила вдруг - "Лизка, не липни" - и та, покраснев, отодвинулась: губки надулись, глазенки потемнели. Через секунду - снова к ней: перебирает складки платья, трогает ногу, с забавным таким видом - как липучий котенок. Сколько же лет ей, думаю? Вначале думал - 20, может больше; длинная, как-никак, и голос спелый, женский, - но теперь вижу: дитенок дитенком.
- Лизка! Порвешь платье! Ну что ты за человек! Не видишь - мы разговариваем? Она как из джунглей, - это уже было сказано интеллигентному галстуку. Ровным таким голосом. Знаете, как - если чувство хоть какое-то в голосе, - не так обидно...
Вижу: Лиза моя вскочила, подхватилась - лезет к выходу. Глаза на мокром месте.
- Лизка! Да что ж это такое? Сядь на место...
Но автобус притормозил, двери раскрылись - остановка, - и дитенок пулей вылетает наружу. Ловлю смурные взгляды ее товарищей, и вдруг... В самую последнюю секунду - знаете, как разряд такой по телу - дергаюсь, подскакиваю сам и вылетаю из двери. Как снаряд.
Вовремя: уже закрывались, и меня слегка шарахнуло с двух сторон. Ничего, ерунда: главное - успел. Стою на асфальте; темно, фонари, автобус отходит прочь, - и вижу ее. Спиной ко мне, но вижу - плачет. Плечи дергаются...
Сердце билось, как сумасшедшее. Иду за ней и думаю: как же, ну как же заговорить? И вдруг - останавливается, поворачивается ко мне...
- Они меня за человека не считают. Как с кошкой дурной... Ну что я, что я, глупее их? Да? Глупее? - говорит она мне. Жалобно, доверчиво так говорит, будто всю жизнь знакомы. И плачет.
Видно, что плач - не от ситуации, а - изнутри: весна измучила, истомила, старые обиды всплыли, разбухли, как губка, заслонили собой все... Я говорю ей:
- Ну что вы? Ну чего? Ну чего ты? - ибо чувствую невозможность с ней на "вы", - Нет, вовсе не глупая. Совсем не глупая. У тебя умный вид. Очень взрослый. Серьезно. Я умею сразу определять. Ты... по-моему, ты и умная, и... Ну, знаешь, всегда ведь видно человека. Какой он. Вот ты - ты настоящая. И умная. Это сразу видно. У тебя лицо - знаешь какое?..
Я не знал, что говорить, и порол чушь. Лиза смотрела на меня своими глазищами - внимательно, серьезно. На ней везде были фиолетовые дрожащие тени, и глаза стали еще больше...
- Какое? - Ну... Видно, что ты... что в тебе много чего есть. Много доброго, хорошего... Такого - настоящего. Ты... ты учишься где-то? - перевел я наконец тему. В висках кололо. - Да... Я ее люблю очень. - Я понял, что речь идет о той девушке. - Она вам нравится? - Не очень. То есть - она красивая, умная, видно, что умная. Но по-моему, она немножечко свинья... - Нет! - это был выкрик. - Нет! Она самая лучшая! Она учится, и работает, и в комсомоле... Она - знаете, какая она? Она - настоящая! Я тоже хочу, и буду, когда вырасту... Она и на дзюдо... - Ну понятно. Красавыца, комсомолка, спортсмэнка... Ну не надо, Лиза, не надо. Не надо!..
Лиза опять плакала. Я обнял ее, уже не чувствуя почему-то робости, - хоть секунду назад меня трясло. Голая рука ее была прохладной и бархатной... Дрогнула, но не отскочила, как я боялся, а наоборот - едва-едва прижалась ко мне, не слишком, но доверчиво.
- Давай посидим тут. А ну-ка, - я развернул ее к лавочке. - Нет! Не хочу сидеть. Не могу. Давайте идти! - Ну давайте. А куда? - Все равно. Вперед. Прямо!
И мы пошли прямо.
Рассказчик вздохнул и замолчал. На лице его была улыбка, какой я никогда еще не видел у него: почти детская, но тонкая, грустная. Я молчал, не решаясь заговорить. Наконец не выдержал: - А дальше?
- Дальше? - не сразу отозвался рассказчик. - Дальше - мы шли. По тротуару. Темно; мгла густая, как чернила, или как отвар травяной - знаете? - душистый, настоянный на цветах, на этом всем... растущем. И фонари. ...
Я... я спрашиваю Лизку:
- Она сестра твоя? - Да. У нас папы разные, а мама одна... Мммм! - Лиза замычала, как теленок. - Не буду, не буду!
Она зажмурилась.
- Что "не буду"? - Не буду думать. Про Вику, про папу, про все это... - Дома неблагополучно? - Не хочу я домой! - Она даже остановилась. - Понимаете? Вы... вот у вас - дом, да? Жена, дети... - Нет у меня никакой жены. И детей, как ни странно, тоже. - Нет? И что, один живете? - Да вот, представь себе. - Ну вот... У вас никто волноваться не будет, что ночь, а вас дома нет... А я ведь - видели, как выпрыгнула? Дура, да? - Видел. Нет, не дура. - Правда?.. Ничего, пусть волнуются. Пусть! Вот всегда я думала: волнуются, и надо пораньше прийти, надо то, надо се... Пусть хоть милицию вызывают! - И куда же ты пойдешь? - Вот не знаю! Везде! Везде пойду! Вот! - Она выбежала вперед, распахнув руки. - Везде? Совсем-совсем везде? - Совсем-совсем! - Я с тобой. Можно? - Что, с такой вот?.. А вам спать надо! - Она и радовалась, и дразнилась. - Спать? Никаких "спать"! Ты что, не видишь, какая ночь? - Вижу! Вижу!!! И-и-и-и-и!.. - Лиза запищала, подбежала ко мне и схватила мне за обе руки. - А давай - давай побежим? - Давай!
И мы побежали.
Меня, знаете, будто с размаху в какой-то безумный вихрь окунули; разом слетела вся шелуха, - вот все вот это... Мы бежали и визжали, как поросята. И она, и я. Да... видели бы меня коллеги по кафедре! (а кстати, - а и пусть! гордился бы!) Она тащила меня и кричала: - Весна! Весна! Полундрррра!.. - Мы перебудим всех... - И пусть! И пусть! В атаку-у-у! Но пасара-а-ан! - Но пасара-а-ан! - Ого-го-го-го! - Огугагогаго-о-о! - И-и-и-и!.. Нас... нас... заберут в психушку. Или в вытрезвитель! - Она, запыхавшись, ткнулась мне в плечо. - А... а ты... а вы... - Никаких вы! За вы - по мягкому месту! - Недо... не достанешь! - Она, задыхаясь от смеха, отпрыгнула от меня и покачнулась, хватаясь за воздух. - О-ох! А ты напивался пьяным? Когда нибудь?
Я подумал, как бы я ответил на такой вопрос, будь все иначе, - и отозвался: - А то как же! Я вообще запойный. - Нет! Правда? - Почти. Полуправда-полубред, хочешь верь, а хочешь нет. - Я как пьяная. Не пила никогда, но наверно, оно вот так вот... Уфф! - Мы с тобой перепили весны. - Да-а-а... Весна... Я просто плакать хочу. Я умираю от весны. Вы знаете, как это?.. - Знаю. Я тоже умираю. - А я знаю. Я вижу. Вы... ты - мой весенний братец. Братик. Хочешь быть весенним братцем? - Хочу. Мы - майские жуки. - Почему жуки? Мотыльки. - Ну, из меня мотылек... - А ты - бражник. Есть такой, знаешь? Ночной, и толстый такой... - Вот спасибо!.. - На здоровье! Ну, я худоба, как дрын, рядом со мной ты - целый шкаф. Шкафчик...
Знаете ли вы, что бывает так - когда человек выпрыгивает из собственной своей шкуры? И бегает голый, совсем, до мяса, и все его ранит, и все он впитывает, как живая губка? Я уже думал тогда о том, что рядом, вот совсем близко - мой дом. И о том, что Лизу надо бы отвести к ней. К ней. И о том, что нельзя и думать о том, что... - Лиза! - А? - Тебе хорошо? - Мне - мммммм! Хочу, чтоб всегда... Чтоб не кончалось. Ты... ты ведь не уйдешь? - Нет. Буду с тобой по улицам бегать. - Бегать? Ты - кто? Почему ты на меня смотрел? - Я человек. Ты хорошая, и я на тебя смотрел. - Я хорошая? Я глупая, лизучая, как кошка. Я обожаю Вику. Викусю свою. Знаешь, подкатывает иногда вот тут, до слез, и... Я и приревновала немного. Она со своим Павлом все... Ууух! Только я не сержусь уже совсем. Но домой не хочется. Нельзя - домой! Мамочки, как хорошо! Хорошо-о! А давай вот так!
И она вдруг скакнула в лужу, обляпалась вся - и визжит! Я хотел сказать ей: "ноги промочишь", но вместо того - взял и прыгнул сам. Завизжала громче - и давай прыгать-брызгать на меня; я не уступаю... В ногах хлюпает, холодно так - но не простудно, а весело: хочется визжать, дергать, терзать тело этим весенним холодом...
Мы выбрызгали друг на друга всю лужу. Сняла туфли, сказала: "отвернись, я чулки сниму". Я сказал "еще чего", она - "ну ладно, ведь я и вправду не стесняюсь"; сняла, задрав юбку - косилась на меня, куда я смотрю (над нами фонарь светил), - и давай вышагивать босиком. Горделиво так, счастливо... Залезла в грязь. Месит ножками босыми, смеется. Я скинул туфли, носки - и к ней. В жизни не ходил по грязи, хоть и мечтал с детства. Она липкая, ледяная - аж мурашки! - смешно так... Между пальцев червячки продавливаются, чавкают. Ходили с ней, взявшись за руки, танцевали - она напевала еще, что-то плавное, церемонное - "пам-па-ра-пам" - а потом вдруг наступила мне на ногу, и мы как начали топтаться-перемазывать друг другу ноги! Визжим, смеемся оба - она вцепилась в меня, чтоб не упасть, а ножками так и орудует! Вымазались по щиколотку: "какие носочки у нас", говорит. Вся грязь с лужи на ноги наши перекочевала...
И - мы вот как-то так остались стоять, держась друг за друга. Босиком стоим. Она вздрагивала еще от смеха - долго, и я тоже. Потом вдруг спросила: - Это очень глупо, что я такая лизучая? - А ты можешь... могла бы меня поцеловать? - Это сказал будто не я, а кто-то во мне.
И прежде чем договорил - подалась ко мне, прижалась к щеке... и я ощутил, знаете, такой влажный укол. В сердце.
Отпрянула.
- А еще?
Снова подалась ко мне, обвила шею - и торопливо, нервно стала покусывать меня губами, обцеловывать мне лицо, глаза, уши, покрывать их влажными следами, обволакивать холодной дрожью...
Что сказать? Я пропал. Я пропал и раньше, - в автобусе еще, наверно. Я улетал на седьмое небо, испарялся, растекался холодными капельками от этой детской, и безоглядной, и терпко-женской нежности. Лиза целовала меня, слегка подлизывая язычком, и шептала: - Вот тебе, вот тебе. Буду целовать тебя, пока не струсила. Пока не померла со стыда, пока темно... вот тебе... Вот тебе, и вот... Сам напросился, - И лизала меня все более страстно, оплетая руками шею. Я взял Лизину голову - пушистую, холодную ее макушку, - стал отвечать на поцелуи, потом - нашел губы...
Когда мы оторвались друг от друга, я спросил: - Впервые?.. - Да... - И как? Жи... живая? - Не-е-ет! Умира-а-аю! - и она снова бросилась на меня. - Где ты, где? - искала мои губы, нашла... Целовалась бурно, мокро, неуклюже, как щенок.
Сколько так было - не знаю. Стояли босые на холодной земле - не замечали... Потом как-то что-то промелькнуло - сникла, оторвалась, прячет голову у меня на груди. Я - целую ей макушку, зарываюсь в волосы; шепчу: Лиза, Лиза-подлиза, лизучая Лиза... Тебе пора домой, Лиза, говорю. - Нет, - шепчет, уткнувшись в меня. - Я никогда не пойду домой. Никогда. - Тогда - пойдем ко мне, говорю. - К тебе? - Да. Тут, рядом.
Поднимает голову, смотрит на меня: - А... а ведь там... там будет ВСЕ? - Да. Будет все, - отвечал я, холодея. - Ыых! Я... я боюсь. - Боишься - пойдем домой. К тебе. - Нет!!! Я не боюсь. Ничего не боюсь. Пошли. - И она, ухватив меня за локоть, потащила вперед - будто знала, куда идти. - Ой! Колется... - Пошли. - Я обнял ее за талию, и она прижалась ко мне. Мы не останавливались. Она только спрашивала временами: - А... будет больно, да? - Немножко. Потерпишь. Так надо. - Я знаю... Ой. А что, надо... снять все? - Да. Все-все надо будет снять. - Что, совсем? СОВСЕМ? Я не смогу, наверно. - Сможешь. - Я очень стеснительная. А мы выключим свет, ладно? - Ладно. - Ммммммм!.. - Лиза мычала, как теленок, от ужаса и восторга. Было совсем темно, и мокрое ее платье было холодным. Да...
Рассказчик умолк.
- И... что было потом?...
|